главная страница назад версия для печати (архив zip)
Олег Митрофанов
УЧИТЕЛЮ А.Г. НА 80-ЛЕТИЕ
Зарисовка
Я Вас поздравляю.
День рождения - событие радостное, хотя и неоднозначное. Особенно юбилей. Особенно - какой уж там по счету...
Извините, как-то не сложилось примкнуть к многочисленным групповым здравицам, однако имею дерзость мысленно к ним ко всем присоединиться.
Я же в результате долгих размышлений ничего оригинального не изобрел. Но хочу поделиться кое-какими воспоминаниями, которые живут во мне, несмотря ни на что, и год от году, пожалуй, становятся ярче. Тем более, и здесь наблюдается некий юбилей:
В следующем году исполнится четверть века моей первой поездке в группе А.Г.
То была весна 1977. Одесса, беготня с Гисеичем вверх-вниз по Потемкинской лестнице, белое, с локаторами, исследовательское судно «Гагарин» у пирса, песня «Шел один верблюд, шел другой верблюд, шел целый караван верблюдόв» (и далее – встал.., сел.., лег.., сдох.., воскрес.., сел.., встал.., пошел… и так до бесконечности – эта песня меня впечатлила больше, чем Потемкинская лестница, Аркадия и судно «Гагарин» вместе взятые), прогулки по Дерибасовской, а через час - по трущобам Молдаванки. Шпаги, купленные в спортивном магазине, променады босиком, но со шпагами, по набережной Ришелье; мушкетерство - заразное, как болезнь, даже для богоподобных Кургановых и иже с ними... Песня «Ему по морде дали чайником!» (Еще один шок. Данную оперу, как и первую, я исполнил всем родственникам по обеим линиям и, кажется, изрядно их озадачил); разбитое стекло на турбазе, панический слух, что будто бы мы с Кириллом и Васькой собираемся отстать от экскурсии в катакомбах (честное слово, это было не так), командир Лена Милешина, балет «Спартак» в оперном театре, синее-синее море... Еще одна положительная эмоция: набережная, мужской туалет на ремонте. Геннадий Васильевич заходит в женский и предлагает присаживаться посетившей вслед за ним сие заведение девушке...
Той же весной случается мой первый турслет.
Командирствует Бобылев. Он постоянно улыбается - бодро, весело и нахально. А у меня какой-то особенно тяжелый рюкзак. Курганов-генерал выкликает нас, рядовых, из строя и наливает полную ложку сгущенки. Едва сойдя с электрички в Москве, Гисеич с группой энтузиастов отправляется к Большому театру поздравлять ветеранов с Днем победы. Прямо со слета, в рюкзаках, с сине-серым флагом неизвестного государства, на котором герб в виде шагающего ежа, цепочка движется к фонтанам под липы и едва не попадает в экстренно вызванный с соседней площади автобус...
Следующий в памяти - ноябрь-77. Таллинн. Влажная и мягкая эстонская осень. Вышгород (Тоомпеа) и улица Пикк. Групповые фотографии на фоне дворца в Кадриорге. Белки, голуби и синицы, которых почему-то никто не ловит, едят прямо с ладоней.
Братья Сартаны, Каспржак с женой и сыном (не едят с ладоней).
Ледокол «Сибирь» на рейде. Горьковато-соленый балтийский воздух на Пирита. На вокзале, откуда мы на электричке ездим в Нымме, ходят также и дизеля - в Тарту, Турба, Пярну, на побережье, к островам... Вагоны дизелей и поездов дальнего следования топятся сланцами, как и дома в центре Таллинна. Сланцевый дым пахнет как-то по особому. До сих пор, попадая вечером на Ленинградский вокзал, я переношусь в ту эстонскую осень. С точностью до минуты по силе запаха могу определить, сколько времени прошло с отправления фирменного экспресса «Эстония».
С помощью однодневных Кашина, Яропольца, первых электростанций с лампочками Ильича, Серпухова, усадьбы Гончаровых, Звенигорода, Поленова, Переславля-Залесского (собственного смысла которого еще нет) доживаю до следующей весны.
Она приходит и приводит с собой дорогу в БАКЫ.
По улицам свободно гуляют бараны. В смысле - настоящие бараны, а не только мы с Гисеичем.
Дворец Ширван-Шахов - живая декорация к «Волшебной лампе Аладдина». Даже не верится, что вот оно, такое, на самом деле, и его можно потрогать.
Можно. Трогаем. Даже лижем. Вкусно.
Девичья башня, с которой по очереди едва не прыгают Лены (Милешина и Васильева), а также - Оля Шляхтина. Последняя - явный рекордсмен по количеству непрыжков с башни. По ней башня плачет...
Грязевые вулканы, в которых мы не замедлили вымазаться.
Наскальные рисунки Гобустана. Возникает мысль, что я и сам так могу. Стоило ли родиться древним человеком, чтобы делать то, что все остальные могут?..
В Храме Огнепоклонников мы молимся целый день неведомым богам. К беленьким девочкам клеятся огненно-жгучие темпераментные парни, сами похожие на этих языческих богов:
- Дэвушка! Дай фотографыруюс с тэбэ!
- Зачем?
- Тэбе и твоэй мама на памят!
Конспиративная установка руководства - мы из разных мест.
Лучшая шутка - местная газета «Вышка».
Зеленый, пахнущий нефтью Каспий. Пляж с белым песком, солнце и двадцать три градуса. Мы загораем и вспоминаем, как смутный сон, что на свете существует Москва, а еще - метель и сугробы.
Иду в школу безо всякого энтузиазма. Утешает, что за весной следует лето, а там уж...
И «там уж» случается. Одно из самых фантастических «там уж» на моей памяти, хотя после были, кажется, куда как бόльшие волшебства, вплоть до пятнадцати европейских и азиатских стран за два месяца.
И однако. Те Девятнадцать Дней в группе из Девятнадцати Человек до сих пор реальны настолько, что, кажется, их тоже можно потрогать.
Впрочем, почти так оно и есть.
Первый в жизни Ярославль, где нас сопровождают какие-то собаки. Художественный музей, стрелка между Волгой и Которослью, церковь Ильи Пророка также мерцают в воспоминаниях, но собаки - ярче.
Речного вокзала еще нет. Есть - кучи песка и старый дебаркадер, весь в рыбной чешуе и дегте. К нему пришвартовано белое чудо – тоже первый в моей жизни теплоход «Короленко». Восьмиместная каюта на пятерых мальчиков (Кирка, Мишка, Лешка, я и... - А.Г.)
Лучший в мире маршрут - северные реки и озера.
Из-за тумана на Вытегре и шторма в Онежском озере не заходим в Петрозаводск.
В дневнике делаю запись: «Девчонок укачало. Меня два раза здорово окатило волной.»
Питер. Нева, белые ночи, разведенные мосты. Эрмитаж. Я возмущен, что А.Г. не любит Шишкина. Прошу его не навязывать всем своих вкусов. А.Г. серьезно кивает, а глаза его смеются. Чем я возмущен еще больше.
Петергоф. Царское село. Мой первый день рождения в поездке. Подарки, которые и сейчас вот они, со мной. Трогай – не хочу.
Музеи и набережные. Дворы и дворцы...
Поезда.
Вновь Таллинн.
Впервые - Псков. Пушкинские горы, земляничный склон в Михайловском.
У меня - маленький шпионский фотоаппарат «Киев-30». Все сначала думают, что это экспонометр. Потом просят посмотреть, убеждаются в своей ошибке и, по-моему, завидуют.
Фотоаппарат потом украдут. Не иначе, как шпионы или завистники.
«Счастливое время, счастливые лица» - надпись под одной из пушкиногорских фотографий.
Вот уж, действительно!
Так бы и жить всегда... Но нет. Девятнадцать дней ограничены девятнадцатью же ночами. Как-то наутро мы просыпаемся в поезде из Пскова и обнаруживаем, что все кончается, кончается, кончается. И за окном - Подмосковье.
Лето в самом разгаре, только начался июль, но впервые в жизни хочется, чтобы побыстрее настала осень.
А осенью - на автобусе в Гжатск с домиком Гагарина и далее - в Смоленск. Успенский собор и крепостные стены. Фленово с деревянными теремами и какие-то особенно красивые значки с глазурным изображением этих теремов. Осада (не в крепостных стенах, а в школе). Каждый вечер стараемся вернуться раньше, засветло, не зажигаем свет, чтобы аборигены и их предводитель – грудная, но уже агрессивная Толкачева – думали, что нас еще нет. Сидим при свечах, в этом тоже что-то есть.
Устраиваем представления. На конкурс, какое отделение лучше. Нам спектакль ставит Трегер, и мы делим первое место с самими инструкторами. Идея подобного театра развивается в следующих поездках.
Мища Трегер - авторитет непререкаемый. Все прочат ему театральное будущее. Его коронная фраза «Учителям, отдавшим лучшие годы жизни делу народного образования, посвящается», произносимая каждую минуту с полной серьезностью и левитановским пафосом, в первый раз пропускается зрителями мимо ушей, во второй раз вызывает недоумение, в третий - улыбку, в пятый - смех, в шестой - хохот, во все последующие - икоту и залезание публики под кресла. В последний раз, десятый, ему вообще не дают вступить. Михаил стоит, не дрогнув ни единым мускулом, и смотрит в будущее, поверх стонущего зала. Затем, не произнося ни слова, величественно поворачивается и медленно покидает сцену. Когда его спрашивают, как он это делает, Миша зовет всех на сцену и показывает герб СССР, нарисованный между отверстиями кинобудки на противоположной стене, и лозунг «Да здравствует наша Конституция!»
Источник вдохновения становится понятен.
На этюде «Я вас люблю, мои дожди» инструкторы исполняют пантомиму с вьющимися рельсами, ездящими машинами и фырканьем губами - вроде как моторами... А мы с танцовщицей Ирой Макеенко разыгрываем, как можем, Историю Любви в дожде, апофеозом которой должен стать вальс под зонтом.
Ира знает, с какой ноги надо идти в тур вальса, я нет. Я начинаю с левой ноги вперед, она - с правой, вперед же. Долгое время мы не можем двинуться с места. Потом, наперекор законам физики, все-таки двигаемся и падаем. Ругаемся прямо на сцене, чем и заканчивается наша история любви. В итоге мы занимаем второе место.
Наутро, в половине седьмого, вставшие раньше всех Света Зайцева, Лена Семенова и Сергей Плоткин в полной темноте готовят завтрак. Делают они это умело, тихо, никого не будят, дают возможность группе выспаться перед дорогой. А потом кто-то из них случайно роняет на дощатый пол нашего спального спортзала тридцать пустых жестяных кружек.
Следующее чудо - Ереван, весна-79. Едем мы туда в купейных вагонах, что придает поездке особую пикантность.
Командир и потенциальный медик Оля Шляхтина отбирает у Марека Сартана испортившуюся курицу и выкидывает. Простить ей этого Марк не может до сих пор.
Пять дней в Ереване мы не видим Арарат. Висят туманы и дожди. От отчаяния, что поездка перевалила за середину, а Арарата все нет, мы договариваемся считать Араратом одну из невысоких гор по пути в Гарни.
А.Г. разыгрывает в лотерею девочек и таким образом прикрепляет их к мальчикам, потому что бакинская ситуация с горячими парнями, фотографированием, куражом и прочими галантностями повторяется в квадрате. Мне достаются Таня Корнеева и Лена Щербакова. Я их вроде как защищаю.
На шестой день погода налаживается, и до конца поездки - ясно. Летим на смотровую площадку. В сотне километров от нас, далеко в Турции - Арарат. Между его подножием и горизонтом нереальная полоска серо-голубого неба.
Гехард и древнейшие христианские храмы. Памятник жертвам геноцида с музыкой Комитаса. Фантастическое ощущение спиритизма от пляшущих на разорванных плитах теней, отбрасываемых вечным огнем и нами. Сквозь разрывы в плитах просвечивают закатные, позже - звездные небеса. Мы, кажется, понимаем сошедшего с ума Комитаса. Арарат черной тучей застлал звезды, но главная его вершина розово-белоснежна. Она еще видит Солнце.
В предпоследний день - Эчмиадзин и знаменитый завод армянских коньяков в долине реки.
Опять спектакль. Ставим что-то про шпионов и даже представляем сей шедевр другим обитателям турбазы.
Гена Маковецкий, который сейчас очень большой и представительный, проще говоря толстый, а тогда тоненький и голубоватый, старательно исполняет роль завербованного агента. Повинуясь режиссерской установке, Гена делает вид, что писает, и, путая понятия «писсуар» и «будуар», жалобным фальцетом декламирует на зрителе:
- Я тут, в туалете, торчу уже два часа и, кажется, стал привлекать внимание. Вон тот человек у крайнего будуара мне не нравится...
Спектакль останавливается. Все, в том числе артисты и взрослые почетные гости, умирают от смеха.
Через десять минут спектакль продолжается.
Лейтмотив поездки - армяне, которых много, Арарат, пробеги с Гисеичем по принципу «каждый поворот налево», керосин (вовсю!) и злосчастная курица. Наверное, она является тоже своего рода керосином. (Керосин - это когда мальчик дружит с девочкой.) А еще все пьют очень вкусное, легкое вино. Фраза сезона - «Мать твоя, Армения!»
На лето намечается большая, 21-дневная Волга, но вместо нее наша компания на июль и половину августа едет в Приэльбрусье.
А.Г. в это время на Волге, но я про это мало что знаю. Однако, рекомендует на Кавказ нас именно он.
Главный герой - Валерий Михайлович Ликунов. Мы помогаем ему готовить и проводить Всероссийский турслёт. Наводим переправы, размечаем трассы, знакомимся с сотнями людей. А я исполняю соло туристские песни перед Поляной слёта в четыре тысячи глаз. Это тоже организовывает Ликунов. Со второго куплета все дружно подпевают.
Баксанское ущелье, Эльбрус, проигранные Гисеичу в волейбол компоты. Компоты мы ему отдаем. Правда, лишь тогда, когда сварена лишняя кастрюля, и оказывается, что каждый может пить по пять-шесть порций. Гисеичу достаются наши шестые порции. Сами выпить их мы уже не в состоянии. Геннадий Васильевич считает, что мы до сих пор с ним не расплатились. Но, по-моему, он не прав. Мы могли отдать ему и пятые, и четвертые компоты… Ему самому было бы хуже. К тому же - выиграл он жульнически, в основном на подачах. Судите сами. По ту сторону сетки он один. Нас же пятеро, и мы его жалеем. Нам и самим трудно: мы никак, никак не можем договориться, кто первый должен отбивать мячик. Перед ним такой проблемы не стоит, он себе подает и подает, на его стороне все преимущества, а мы, повторяю, его еще и жалеем. Так и проигрываем. Под ноль…
На другой день мы карабкаемся на гору, отроги которой начинаются прямо от палаток. Лезем долго, забираемся высоко, под облака, почти, кажется, на самую вершину. Устаем, делаем привал.
Всаживаем в грунт ветку с носовым платком и, удовлетворенные, катимся вниз. От лагеря флага не видно. «Вон как высоко!» - думаем мы.
Еще через пару дней поднимаемся подъемником на Чегет, откуда открывается торжественный вид на Эльбрус. Едем на фуникулере полчаса. Наверху нам встречается надменная горнолыжная мамаша - в темных очках, крашеная под Мерилин Монро, импозантная, загорелая и худая. С ней девочка лет пяти, тоже будто сошедшая с обложки журнала.
- Надо же, и здесь чушкины дети! - весело, бодро, во всеуслышание объявляет Гисеич. Красивая мама в изумлении. Ей невдомек, что это комплимент. Она одаривает Г.В. и нас - в пыльных олимпийках, советских кроссовках и тертых кирпичом джинсах - таким, как говорится, рублем!
А я в трубу рассматриваю вчерашнюю гору и все никак не могу найти наш флаг. Оказывается, какой-то шутник перенес его с (почти) вершины к (почти) подножию, что я и обнаруживаю, обшарив весь склон. Чуть ниже, совсем рядом, едва виднеется палаточный лагерь.
А затем - Военно-грузинская дорога имени отца Федора.
Владикавказ и ошеломляющее горское гостеприимство.
Грозный.
Пинг-понг в гостинице, широкие красивые центральные проспекты, абрикосовые посадки вдоль улиц и «лисьи хвосты» в трубах нефтяных заводов.
Озеро Козиной-Ам в чеченских горах за перевалом, форель, которую Кирилл вытаскивает через минуту после того, как закинул удочку, спортивная база сборной СССР по академической гребле.
Махачкала и весь Дагестан.
Дербент. Живые декорации «Белого солнца пустыни». Ночное купание в каспийском прибое.
Избербаш и Пушкин-Тау. Так называется гора, на которую надо смотреть со стороны моря. С определенного ракурса на фоне неба отчетливо вырисовывается профиль Пушкина.
Теперь там - совсем другие развлечения…
Опять осенний Переславль-Залесский. Вот тут-то уж запоминается и Плещеево озеро, и Преображенский собор, и музей-монастырь на высоком берегу... В поздне-октябрьском перелеске наша автобусная группа, рассыпавшись, ищет последние грибы. Прохладно и сухо. Внутренне тепло и даже немного жарко: я собираю пресловутые грибы с очень красивой девочкой Викой Меркуловой, она мне нравится, я ей, кажется, тоже, я горд и смущен, а жарко мне оттого, что на ее пушистые светлые волосы упал маленький сухой лист. Я его вижу, она нет... Мучаюсь - сказать ей или промолчать. Потом решаюсь и, почти выдохнув, говорю:
- Вика, на тебя листок прилетел.
Получается коряво, но, в общем, Вике понятно, что я имею в виду. Она проводит рукой по волосам, снимает лист, близоруко разглядывает его и тонко, по-взрослому улыбается:
- Маскируюсь....
В тот же день я впервые катаюсь кубарем с городских крепостных валов.
…
Надо сказать, что Переславль, валы, речка Трубеж, памятник Александру Невскому у Спасо-Преображенского собора и южное побережье Плещеева озера сейчас являются для меня чем-то совершенно особенным.
После четырех раз с А.Г. я многократно приезжал туда один. Еще раз пять – с детьми. Мы катались на лодках и по крепостным валам. Падали с танка. Ходили в музей и на озеро. Купались. И то ли еще будет!
А в честь Святого Равноапостольного Александра Невского назван один из них.
Свои счеты у меня и со многими другими городами, в которых я впервые был в группах А.Г. Эти поездки как-то задали тон на многие годы, да что там, на всю жизнь вперед.
…
Весенние, 80 года, Сочи.
Бекетовщина. (Что сие значит - объяснить затрудняюсь. Эдакое коллективное наблюдение ходячей коллекции всех недостатков. Дима Бекетов с честью пронес сквозь всю поездку и последующие месяцы высокое звание родоначальника новой традиции.)
Самшитовая роща. «Совет Министров», решающий все проблемы нашей группы, так что А.Г. делает вид, что он занимается только творчеством.
Идет дождь. В ногу с дождем мы следуем в полупустой кинотеатр, где, как рояль в кустах, - только что вышедший на экраны фильм «Москва слезам не верит».
С Мишей Трегером и двумя нашими девочками - Викой Меркуловой и Светой Зайцевой - под мостом пьем коньяк из крошечных бутылочек за поездку и, персонально, за А.Г.
«В Сочи не курят» - гласит большая надпись над одной из центральных улиц. Есть у меня даже такая фотография. Ну, так мы что-что, но курить не курили...
Как-то не очень помнятся музеи.
Но помнится вновь южная весна. С теплым дождем и ярким закатом на море. С цветущими магнолиями и вечнозелеными самшитами. С приходом первой ответственности за людей, за группу и за производимое ею впечатление, за роль, которую играет каждый.
Везем с собой музыкальные инструменты - электрогитары, маленькую ударную установку и даже, кажется, скрипку, хотя на последней не играем.
Этой поездкой начинается звездный этап нашего ансамбля «Фаэтон», который завершится ровно через год одноименной оперой.
Но то будет уже другой мир, студенческий. Другой период, университетский. И другая жизнь, (почти) взрослая.
А в этой еще остается турслет с безоговорочным первым местом нашей группы, последние выходные и уроки перед чем-то Очень Важным – тем, что, кажется, никогда не наступит.
Но оно все-таки наступает. Мы оканчиваем школу.
Этим мои поездки с А.Г. по-настоящему лишь начинаются. Грядут десятки тысяч совместных километров после окончания школы до сего дня. И, надеюсь, другие десятки тысяч ждут нас с сего дня в будущем.
Однако, история здесь уже другая. Память жестко разделяет время на два периода. Первый - школьные годы. Второй - все остальные...
Но это не важно. Важно, что главное жизненное мерило, о котором я говорил чуть выше, есть у всех, с кем вместе благодаря Вам мы вкусили сладостного яда путешествий.
Для них сама жизнь не что иное, как путешествие. А значит - одна большая радость. И - да простят меня серьезные люди, для которых жизнь - испытание, труд, карьера, и т.д. – этот эпикурейский закон, преподнесенный нам в те годы, делает самые трудные периоды более легкими и с меньшими потерями переживаемыми, любые испытания - лишь подготовкой к следующему, быть может, самому прекрасному пути.
И легче, намного легче ждать!
Ведь впереди новые дороги, и горы, и моря, и корабли. Пусть они влекут нас далеко-далеко, а то, что годы идут - что ж... Над сим мы уже не властны.
Но даже и это можно обратить себе на пользу, а самое главное - на радость от познания мира, в котором - смысл жизни. Этому Вы учите нас. Этому мы, наверное, еще только учимся учиться. Но этому уже мы и учим наших детей.
Посему – ПРОДОЛЖЕНИЕ, во всех смыслах слова, СЛЕДУЕТ.
С Днем рождения!
2002